Девять писем об отце - Елена Сазыкина

Однако главной причиной была все та же ревность. Каток – это было место для прогулок и физических упражнений, где никто не мог претендовать на Валино внимание. Туда они с Валей вместе приходили, вместе катались и вместе уходили. Совсем иначе дело обстояло с клубом. Танцы явно предназначались для знакомств и ухаживаний. Каждый мог пригласить кого угодно, и девушки, особенно привлекательные, за вечер успевали перетанцевать чуть ли не со всеми молодыми людьми. Однако старшеклассники занимали чаще всего последнее место в списке их интересов, а то и вовсе в этот список не попадали, уступая первенство более старшим товарищам. В общем, Исай в своем воображении видел себя стоящим у стены или сидящим сбоку на «скамейке запасных», пока Валю наперебой приглашают другие. И кто знает… Среди «других» всегда могли найтись персонажи разбитные, спортивного телосложения и с богатым опытом ухаживаний, которым Лермонтов с Блоком не могли бы составить конкуренцию.

Валя первая заговорила с ним о клубе. Исай высказал свое недовольство, чем немало ее разочаровал. «Почему?» – спросила она.

…Спустя несколько лет на этот вопрос Исай, конечно, ответил бы совсем, совсем по-другому. Однако в пятнадцать лет он выдал что-то вроде: «Там невозможно разговаривать из-за шума», а может и так: «мама меня не пускает».

Валя хмыкнула в ответ и заявила, что кроме разговоров бывают и другие занятия. При этом она многозначительно добавила, что может пойти в клуб и без него. Да, Исаю было над чем поразмыслить.

А через пару дней она сообщила ему, что ее «пригласили» на танцы.

– Там будет праздник в честь восьмого марта. Хочешь – присоединяйся, – добавила она как бы между делом.

Хотя она и звала Исая с собой, но в слове «пригласили» сквозило что-то враждебное, особенно в его множественной форме. Кто пригласил? Зачем? Вскоре, однако, тема закрылась сама собой, причем самым неожиданным образом.

…

Шестое марта началось для Исая как обычный день. Однако, придя в школу, он тут же почувствовал, что произошло что-то небывалое и, более того, что-то ужасное. Лица у всех были торжественные, растерянные, испуганные, печальные (потом выяснилось, что такое выражение называется «скорбным»). Многие учителя плакали.

– Что случилось? – спросил он полушепотом у Влада. Влад близко-близко приставил губы к Исаеву уху и прошептал:

– Сталин умер вчера вечером. Ты что, не знаешь?

Исай обмер. Как же он мог пропустить это известие? Все, выходит, знают, а он – нет. И расспрашивать ужасно неудобно. Тем более все, не сговариваясь, предпочитали молчать. Это выглядело так, как будто минута молчания будет теперь длиться вечно.

Сказать, что персона Вождя в ту пору сильно занимала Исая и его сверстников, было бы неправдой, точнее, полуправдой. Конечно, в школе ежедневно проводились классные часы, на которых говорилось о Сталине, читались стихи о Сталине, пелись песни о Сталине, ни одна стенгазета не обходилась без его портрета и упоминания о нем. Портреты Вождя смотрели со всех стен и со страниц всех учебников. В общем, к его вездесущему присутствию дети настолько привыкли, что почти даже перестали его замечать. К тому же, стоило выскочить за порог школы, как из головы вылетало почти все, что в нее вдалбливали в течение дня.

…

Потом, вспоминая свои ощущения в этот траурный день, он охарактеризовал бы их как растерянность. Все вокруг говорили: «Как же мы теперь будем жить? Что же теперь будет?» И правда, вождь неотлучно сопровождал их все детство, и его незримое присутствие сделало свое дело: к нему настолько привыкли, что представить жизнь без него было трудно. С другой стороны, а что может измениться, – думал Исай. Дом? Мама? – Ничего, пожалуй, не изменится. Школа? – Как учились, так и будут учиться. Дворец пионеров? – А что с ним сделается? Валя? – Трудно сказать, они никогда не говорили с ней о Вожде… И тут Исаю страшно захотелось прямо сейчас ее увидеть. А вдруг именно с этой стороны его ждет подвох? Это была ужасно глупая мысль, но она вдруг так встревожила Исая, что он уже ни о чем другом не мог думать, как только об окончании занятий.

На каждом уроке говорили о тяжести утраты, постигшей страну, организовывали минуту молчания, растянутую на полурока, и под конец дня Исай настолько проникся скорбной торжественностью события, что действительно уверовал, что в жизни советского народа, а значит, и в его жизни, что-то безвозвратно потеряно. На классном часу путем голосования решили, что на похороны Сталина в Москву поедет делегация из двух самых достойных учеников девятого класса – Исая Шейниса и Владислава Гавриловского. Выезжать предполагалось завтра.

Однако Исай не мог не заметить и то, что выбивалось из общей картины всенародной скорби. Помнится, его удивило, что их классная руководительница Анна Карповна вовсе не плакала, как большинство учителей. Ее лицо было неприступно, и невозможно было понять, какие чувства были погребены под этой каменной маской. Только спустя многие годы, узнав ее историю, Исай понял, какие эмоции могла в тот день скрывать их классная руководительница: до войны она преподавала на Филологическом факультете Московского Университета, в тридцать девятом ее муж был арестован и расстрелян, а она, как жена «врага народа», была навсегда выслана из столицы.

Уже позже, когда Исай начал кое-что понимать, в его памяти всплыли и некоторые моменты из жизни их литературного кружка, которым раньше он не придавал особого значения. Например, как старательно избегала их учительница обсуждения программной советской литературы, как, кажется, ни разу не произнесла она вслух имя Сталина, как уходила от любых политических обсуждений и классовых разборов дореволюционных произведений. Вместо революционной литературы они читали Ефремова, вместо позднего Маяковского – раннего Блока и других поэтов Серебряного века. Позже, уже будучи студентом Пединститута, он не переставал удивлять своих однокурсников знанием поэзии Серебряного Века: Исай наизусть знал стихи поэтов, чьих имен даже не слышали многие из его однокурсников. Безусловно, все это было следствием уникального преподавания Анны Карповны.

Говорили, что как-то раз ей поставили на вид, что, мол, она мало внимания уделяет идеологической составляющей и, в частности, роли Сталина, на что она ответила, что является всего лишь скромным учителем литературы и не имеет права судить о столь возвышенных материях, посему и преподает детям лишь свой предмет. Видимо, тот, кому был адресован ее ответ, не смог или не пожелал распознать в нем сарказма. Вот и слава Богу: и не за такое пропадали люди.

Потом, когда уже разрешили «выяснять», выяснилась заодно и подоплека других деталей, в свое время недооцененных или вовсе пропущенных Исаем. А именно, почему сам Исай не узнал о смерти вождя в тот же день (Штерна Давыдовна была дружна с семьей, безжалостно прореженной служителями режима), почему, наконец, первые слова Вали, обращенные к Исаю в тот день, были о том, что «Сегодня клуб закрыли, жаль», и только в ответ на удивленно поползшие вверх брови Исая Валя опустила глаза и проникновенно сказала «Соболезную» (Валя, как потом выяснилось, уже тогда общалась с разными людьми и многое понимала лучше его).

…

Итак, на следующий день Исай и Влад направились в Москву: в то время ежедневно ходил пассажирский поезд Калуга – Москва, в 24.00 – отправление, в 6.00 – прибытие в столицу. Разочарование ждало их еще до отъезда: вокзал был закрыт, все оцеплено солдатами. Друзья пробрались на железнодорожные пути, залезли в какой-то товарняк, проехали двадцать километров до платформы Тихонова пустынь, где их сняли с поезда сотрудники МГБ и на служебной автомашине отправили обратно в Калугу. Так бесславно был пресечен юный порыв гражданственности.

А потом продолжилась обычная жизнь, всенародное горе как-то быстро утихло, и только учебники еще какое-то время напоминали о Вожде…

…

Когда народу вновь разрешили веселиться и клуб открыли, Валя не захотела идти на танцы без Исая. Возможно, таинственные поклонники не повторили своего приглашения. Так или иначе, дальше увиливать было невозможно, да и ни к чему. Поэтому Исай втихаря разучивал танцевальные приемы. В конце концов, заручившись согласием матери, он отправился с Валей в клуб.

Они много танцевали в тот вечер, как вместе, так и порознь. Исай был высоким, черноглазым и, видимо, уже и в ту пору привлекательным молодым человеком, и потому отсиживаться на «скамейке запасных» ему не пришлось. Тем не менее, даже танцуя с другими девушками, он не выпускал Валю из виду.

Валя, тем временем, блистала. Похоже, ее давно ждали на этом «балу», и отбоя от приглашений в этот вечер у нее не было. Так совпало, что Исай читал сейчас Льва Толстого, и образы балов с участием Наташи Ростовой и Анны Карениной попеременно сменяли друг друга в его возбужденном воображении. Валя казалась ему то наивной девочкой, то светской львицей. Однако кем бы она ни была, ревность не позволяла ему любоваться ею беспристрастно. Он с трудом переживал каждый танец, отданный не ему, даже если он сам в это время танцевал с другой.